В молодости картины прошлого в памяти не возникают. Неужели старею? Все чаще и чаще снится речка Борзя, сенокос, бригада дяди Гыпыла Бальшинова, утренние туманы, с хрустом рвущие траву кони, молодые, мускулистые земляки, многих из которых уже нет в живых…
Может ли человек помнить себя в три или четыре года? Не знаю, но почему-то вижу культбазу на речке Борзя, где мой отец был заведующим. Мы тогда только переехали в Новую Зарю из Усть-Ималки. А это 1957 год, и мне всего-то три года. Отец вырезает из дерева красивых баранов или оленей, они должны быть на высоких воротах при въезде на культбазу. Долина речки Борзя в голубеющем мареве, все вокруг сияет и переливается от разлившейся воды, а дальше – горбатые сопки, над которыми плывут и плывут белые облака. Как в золотистом тумане вижу бредущих по долине, залитой водой, мужиков и сверкающих на солнце огромных сазанов, которых они наловили, вернее, закололи длинными острогами. Осенью вся долина будет в зародах сена. Здесь все и всегда работают…
Слышу смеющиеся голоса русских ребятишек, они говорят на бурятском и учат меня с братом бурятскому же. Почему-то мы, буряты, родившиеся в Усть-Ималке, хорошо говорим на русском и плохо – на бурятском. В Новой Заре – наоборот: русские хорошо говорят и даже поют на бурятском. Меня учит петь весёлая тетя Гургули: «Из всех цветов долины Борзи выберу я лучший, из всех девушек долины Борзи выберу, конечно, лучшую»…
– Батагана бариха! – кричит на бурятском русоголовый Токарев по кличке Тохорюн, что означает – Журавль.
– Мух ловить, что ли? – робко спрашивает на русском мой брат Володя.
Вообще, с языками в Ононском районе – казус. Перенесусь в 1979 год. Родной мне колхоз «Гигант» готовится к юбилею – 50 лет! Редактор газеты «Ононская Заря», незабвенный Цыден Батомункуевич Батомункуев, отлично знает бурятский язык. Чтобы порадовать степняков он решил выпустить газету, где на развороте должно быть написано приветствие на бурятском языке – Табин жэлээр тариин малшад – с пятидесятилетием торейские животноводы. Писал он размашисто, неровно. И наборщики вместо Ж набрали Ш, получилось – Табин шэлээр тариин малшад – с пятидесятью бутылками торейские животноводы! Большими красными буквами… Скандала не было, Батомункуев взглянул на разворот, задержал взгляд на мне, а я корректировал газету, и разочарованно пробормотал, почесывая затылок:
– Шорт побери!
Да, действительно, шорт побери, какая же в двадцать первом веке настигла нас жизнь. В 2009 году колхозу было 80 лет, наверное, и пятидесяти бутылок не набрали на праздник, от колхоза практически ничего не осталось, а в 50 лет имели до 100 000 овец! Погрузимся же вглубь времен…
В шесть лет память уже ясная. И сверкающая лысина знаменитого председателя Балдана Базаровича Базарона не забудется никогда. Ослепляет в памяти и сегодня. Особенно, когда председатель сидит за столом президиума в колхозном клубе при ярком свете люстр и, склонив большую голову, внимательно смотрит в зал… Я, озорной бурятёнок, заворожено смотрю на лысину и мучительно размышляю: если выстрелить из резинки – отрикошетит или нет?
Мы живем в новой избе на единственной, центральной, улице, и у нас квартирует родственник – водитель Базарона, высокий дяди Жаргал. Он и сейчас, в шестьдесят с лишним, высокий и прямой, как царский полковник. Я часто катаюсь с ним на красивой колхозной «Волге» до дома председателя.
Студеная зима, каждое утро соседи заводят трактора, много тракторов, густой сизо-черный дым которых смешивается с дымом из печных труб. Тарахтит пароконная телега с обледенелыми бочками, это дядя Андрей Иванов развозит воду. К нам подъезжает еще одна пароконная телега, это ветеринар тетя Маша Соколова, сбрасывает нам своего сына Петьку. Сама она целый день будет ездить по чабанам. Трактора и машины, урча, расползаются в степь. Папа мой собирается на спасение, так бывает, когда случаются бураны: все выезжают на чабанские стоянки, откапывать от снега.
На улице морозно, щёки твердеют мгновенно, а у заборов огромные сугробы, с которых скатываются на санках мои друзья. Но я бегу к Гылыг-ламе, он живет рядом, в юрте, над которой построен навес в виде сарая. В юрте тепло, уютно, а пахнет благовониями так хорошо, аж голова кружится. Лама сидит у божницы, перебирает четки. У меня с ним хорошие отношения, я подойду к нему, он улыбнётся, слегка ударит по моей стриженой голове тибетской книгой, потом даст конфетку или желтый рубль. Потом мама поведёт меня к бабке Васильевой, что живет рядом в маленькой избушке. Бабка будет мне заговаривать зубы, а я запомню наизусть заговор и перескажу ей. Бабка ахнет: гляди-ка, я только шептала, а он, варнак, все запомнил…
 |
| Гэлэг-лама в Агинском дацане проводит обряд Майдари. 1960-е годы. Память о нем хранят многие ононские и торейские буряты. Ведь он был нашим найжи - ламой, который дал нам имена. Много лет он провел в Красноярских лагерях. Вернулся домой только в 1953 году... |
В обед по заснеженной улице ползут гусеничные трактора, кабины без дверей, в них сидят одетые в черные ватники или полушубки трактористы. Дядя Жамбалдан, дядя Журавлев, дядя Даба, дядя Ушаков… Трактора тащат огромные сани, сколоченные из досок и брёвен, а на санях – лежат вповалку закоченевшие верблюды, ветерок колышет коричневатую шерсть. Где их так много убили? Головы и ноги некоторых свисают и тащатся, бороздя снег за санями. Остекленевшие глаза смотрят в небо. Трактора ползут к складам. Вечером мама приносит в мешке верблюжье мясо… Видимо, не нужны стали верблюды, потом станут не нужны кони, останутся одни машины. Но мяса в колхозе всегда много, хлеб в колхозной столовой, что около МТМ, бесплатный, лежит горкой на подносах, бери сколько хочешь…
Через много лет я понял, что детство моё проходило в уникальном колхозе при уникальном председателе. Как говорится: аналогов нет, работа штучная. В начале шестидесятых годов прошлого века в стране было очень туго с хлебом, да и вообще с продуктами, люди голодали и бастовали. А в «Гиганте» хлеб был бесплатный. И это в абсолютно голой степи, на краю страны. Базарон был гениальным председателем: он ввёл в оборот такие товарно-денежные отношения, которые не давали сбоев, даже при хрущёвской дикой и неэффективной политике. В ходу были талоны, старые партийные чиновники и колхозники с уважением вспоминали их и называли «базаронками». Они шли наравне с деньгами. Это надо было уметь, но и отвечать за это надо. Базарон ответил, по всей строгости закона, но все же не попал в тюрьму или в лагерь. А народ жил, и колхоз жил…
 |
| Молодожены Должин и Балбар Содномовы у старого клуба. 1979 год. с. Новая Заря. |
Уверен, что и в рыночных условиях, будь такой председатель как Балдан Базарович Базарон, огромное хозяйство жило бы и процветало наравне с ныне цветущими колхозами центральной, южной и западной России. Мне всегда казалось, что председатель не очень-то партийный человек, но более всего человек дела. Бездельники всегда придумают правила игры и какую-нибудь партию, а люди дела обречены быть её членами, иначе и работа остановится. Вот и бывший мэр Москвы Юрий Михайлович Лужков сегодня чем-то неуловимо напоминает мне Балдана Базаровича Базарона, даже внешне.
При нём колхоз походил на какое-то отдельное от других колхозов и совхозов, локальное, но крепко связанное жизненными нитями с государством, очень мобильное и работающее без сбоев хозяйство. Сила инерции и энергии Базарона была такова, что и после него колхоз процветал ещё много лет, пока не был поглощен аппаратом разных уровней, бюрократизмом, бездарностью, диким и бесчеловечным рынком. Царь в свое время тоже много нажил, а едим и воруем до сих пор, и всё не кончается…
Разговаривал я с Балдан Базаровичем всего один раз. Четверть века назад на каком-то сельском собрании, вероятно по указанию райкома или обкома партии, меня не то изгоняли, не то осуждали всем селом, в точности не знаю: было очень много работы, и я работал. Позже мне рассказывали, что на собрании защищал меня только один человек – постаревший Балдан Базарович Базарон. В тот день он подъехал на своем уазике к нашему дому и попросил меня доехать с ним до ималкинского аршана. Когда мы наполнили канистры студёным и шипящим аршаном, он рассказал мне о собрании и одобрительно сказал:
– Ты правильный человек. На людей не обижайся. Куда ветер, туда и они. Думай о Родине по большому счёту. Все большое поглощает маленькое…
Этот наш единственный разговор дал мне сил на много лет. Потом пришли маленькие и зубастые людишки и с огромной, невиданной нами доселе, бессовестностью поглотили наш мир. Все вокруг стало маленьким и скучным, даже дышать стало трудно…
Знойным летом 2007 года я повёз на творческие встречи группу писателей и композиторов. Пригласил своего старшего товарища Владимира Тимофеевича Ефименко. В шестидесятые годы он был начальником управления сельского хозяйства области. Стихи писал всю жизнь. Тоже не совсем партийный человек, а такой человек всю жизнь трудится. Лесопосадки были посажены в его бытность… Мы остановились в степи, он с тоской взглянул на белые, как скелеты, тополя, и я увидел в его глазах слёзы. Вечером накрыли стол, Владимир Тимофеевич поднял стопку, сказал про колхозы и, расчувствовавшись, с дрожью в голосе:
– За Балдана Базаровича Базарона и Тиграна Ервандовича Гевондяна!
Присутствующие не знали этих людей. Я знал их с детства (Гевондян был директором совхоза Красная Ималка), а потому понимающе кивнул Владимиру Тимофеевичу… И снова увидел детство: цветущую степь, отары овец на каждой сопке и в каждой пади, нескончаемые зароды сена, колосящиеся поля, шумящие на ветру лесопосадки, и – весёлых, работающих людей.
Дух мой крепчает, когда думаю, что я из этого мира, мира непрерывного труда и совести, другим не стану и не хочу становиться. У меня всю жизнь были разногласия с властью, но давно уже сказано: опереться можно только на того, кто сопротивляется. Опираясь на покорных и угодливых, готовых поклясться на чём угодно, можно провалиться и разбиться вдребезги: там всегда бездна предательства. Современные бандерлоги и их подражатели получились из них, они разучились, а может быть и не умели, говорить на человеческом языке и не прочтут наших книг. Визжа, они думают, что купаются в роскоши, хотя на самом деле – в помоях. Но в помоях люди не живут. Для сегодняшнего трудового человека, который не чувствует связи со всей страной, государства, как такового нет, а Родина осталась и живёт в сердце.
Да, жили-были на краю страны, в одном селе, председатель Базарон, парторг Гудяев, механик Наумов, озорной мальчишка Витька, знахарка бабка Васильева, Гылыг-лама и много-много работящих людей. И колхоз был миллионером, а доллар был равен рублю. Но для меня жёлтый рубль – это труд и совесть, зелёный же доллар – оголтелый и ненасытный сатанизм. Не беда, что он сегодня победил, всегда есть завтра, у Бога дней много…
Может быть, моё поколение – последнее, которое начинало работать с шести лет. Если человек не станет Человеком до пяти, а в шесть не познает труд, дальше он уже никем и никогда не будет.
Рожденные в ноябре, мы болтали, что нас возьмут в школу еще до семи лет. Летом работали на сенокосе… Ах, как хорошо, когда тебя в шесть лет, на рассвете будит в шалаше кто-нибудь из взрослых. Еще не выспавшийся, поёживаясь от холода, иду вместе со взрослыми по холодной росе за конями, которые удивленно поднимают головы на фоне алого солнца, поднимающегося над речкой. Оттуда ползут клочковатые туманы. Мы зауздаем коней, снимем с них путы и треноги, потом дядя Шура Ешеев или кто-нибудь ещё посадит меня на самого смирного коня. И поскачу по высоким травам в бригаду, где мы с Дабаевым Сашей впряжём коней в постромки волокуши и потянем тяжелые копны туда, где мужики мечут огромный зарод.
А вечером молодые парни поймают ургой дикого жеребёнка, в жестокой схватке прижмут его за уши к земле, зауздают, ради забавы, и крикнут, смеясь, толпе ребятишек:
– Кто смелый?
Первым ринусь я. И понесёт меня ошалевший жеребёнок, взбрыкивая и разбрызгивая радужные брызги воды, по долине речки Борзи и сбросит у самого берега, в диком вихре закружатся в моих глазах сопки, небо, травы и вода. Встану, шатаясь, мокрый, а жеребёнок, задрав хвост, летит стремглав вдоль берега к горизонту. До сего дня чувствую, как дрожит всеми мускулами от негодования дикий жеребёнок из колхозного табуна.
В школу нас взяли только на следующий год… В тот сенокос я заработал 40 рублей и зарод сена. Потом будет много сенокосов и стрижек. С каждым годом – больше зарплата, больше сена, остриженных овец. Колхоз огромный – до самой монгольской границы. Десятки тысяч овец колхоза остригали мы, школьники Новой Зари и Кулусутая. На моем личном счету двадцать семь стригальных сезонов, это означает, что я остриг около пятидесяти тысяч овец, а может быть и более пятидесяти тысяч. Кто считал?
Мы с шести лет кормили и одевали сами себя, так продолжается до сего дня. Нам никто и никогда не давал дотаций. Мы не объедали бессовестно государство, и нас не кормили с рук чиновники и олигархи. В первую очередь ты Человек, дитя Родины, и только потом – бурят или русский, и никаких тебе льгот за это не полагается, но и ты никому не позволишь использовать свою честь и национальность в игре больших и малых политиков. Что ж, это самые честные условия жизни, которые благосклонно предоставил нам Бог: пятьдесят на пятьдесят. Других условий не приемлю. Именно в этих условиях можно стать чемпионом мира, как Володя Ешеев, родиться русскоязычным поэтом и стать кавалером медали Пушкина, как автор этих строк, не забывая при этом о великом значении труда, родной земли и земляков в твоей судьбе.
Вот что такое, по большому счету, родиться и вырасти на берегах Торейских озер. Однажды, в Москве, я сидел в одном зале рядом, (а потом беседовал), с командующим ВДВ, генерал-полковником Георгием Шпаком, лидером движения «Родина» Сергеем Глазьевым, директором Центробанка России Виктором Геращенко, и вдруг на мгновенье предстали перед мысленным взором берег Барун Торея и место, где я родился – Адагай ферма, Последняя ферма. Дальше только тарбаганы и Монголия, а впереди – вся Россия.
У меня много разногласий с властями, но разногласия это хорошо, очень подозрительно и смахивает на идиотизм, когда разногласий нет вообще…
Впрочем, вся наша прошлая жизнь сохранилась на плёнке. Ведь в колхозе работала своя киностудия. И наш замечательный кинооператор Дондок Халзаевич Халзаев, кстати кавалер ордена Александра Невского, снял километры плёнки. Надо просто восстановить, отцифровать и создать потрясающий фильм об удивительном прошлом колхоза «Гигант». Показать этот фильм предполагаемым инвесторам, в Министерстве сельского хозяйства России и края, лидерам политических партий, запустить в Интернет, уверен – обязательно найдутся люди, которые пожелают вложить средства на восстановление и развитие села. То, что было один раз может всегда повториться. Ведь здесь все еще сохраняются лучшие чабанские кадры, династии чабанов, десятилетиями живущие на стоянках.
Наша Новая Заря должна и может стать образцовым селом. Ведь не бывает зари старой, каждый раз она – Новая Заря. О Родине надо думать всегда по большому счёту. Иначе зачем живёт человек и для чего ему память?
Ваш Виктор Балдоржиев.
 |
| Жители села. Начало 1980-х. Ныне только двое из них здравствуют... В каждом человеке – история нашего села, наше прошлое, будущее и настоящее. Помните, не забывайте об этом! Будущее потомков, слава или позор Родины, зависит от каждого современника... |
